Помощь
На днях взяла зачитанную с 12 лет до дыр Таис Афинскую и открыла на первой попавшейся странице. Книгу эту знаю наизусть, как и почти всего Ефремова, но эту особенно. Наткнулась на отрывок
Известны мне и более простые примеры из жизни. Дедушка моего друга, которому поставили диагноз "болезнь Альцгеймера" (это СТРАШНО, уверяю вас), не захотел напрягать своих родственников и всего через три месяца его не стало. Он не накладывал на себя руки - у православных это считается смертным грехом. Он просто отказался от пищи, приняв пост и его сердце тихо остановилось во сне. Он никого не хотел напрягать, прожив более чем достойную жизнь, и не видя ее конец в памперсах и бесконечных снотворных, убивающих неибежную агрессию, возникающую от поражения участков мозга.
Есть и киношный вариант. "Знакомьтесь, Джо Блэк", эпизод в больнице. Одна из лучших ролей Бреда Пита и один из самых сильных фильмов вообще. Смерть видит старую ямайскую женщину, тяжело больную раком. Она говорит ему "Обиа, дайте мне уснуть. Навеки". Твой час еще не пришел, отвечает Смерть, несмотря на ужасные страдания женщины. И тут же задает ей вопрос - почему вы люди, так любите жизнь? Женщина отвечает - мы живем ради наших воспоминаний, положенных на собственный алтарь, ради ярких картинок. "Достаточно ли на твоем личном алтаре таких картинок?" - спрашивает Смерть. Да, говорит женщина и ее лицо озаряет совершенно удивительная, легкая улыбка. И герой Бреда Пита кладет ей руку на лоб, после чего женщина умирает.
Еще один мой знакомый, который правда, весьма жив и здоров, всегда говорил мне: "Жизнь нужно пройти как канатоходец, легко и изящно, сорвав в конце аплодисменты". Пока я с ним согласна, может быть, в старости одряхлею и стану нудить в другой интонации, но пока вот так.
История знает куда больше других примеров цепляния за жизнь, пусть даже она ничем не ценна ни тебе, ни окружающим, попытки изводить всех вокруг собственными неудачами и при этом совершенно не будучи способными ответить даже самому себе на вопрос, зачем ты живешь, и что в твоей личной копилке. Но это другое.
У меня вопрос - какой смерти вам хотелось бы, и в какой момент вы готовы были бы произнести "Вот теперь и помереть не жалко?"
PS тема вообще не депрессивная, скорее просто спокойно-реалистичная.
Цитата
Симпосион начался ранним вечером в саду и собрал около шестидесяти человек разного возраста, почти исключительно эллинов, за узкими столами, в тени громадных платанов. Женщин присутствовало всего пять: Таис, Гесиона, Эрис и две новые модели Лисиппа, обе ионийки, выполнявшие роль хозяек в его холостом доме. Таис хорошо знала одну из них, маленькую, с очень высокой шеей, круглым задорным лицом и постоянно улыбавшимися пухлыми губами Она очень напоминала афинянке кору в Дельфах, у входа в сифнийскую сокровищницу Аполлонова храма. Другая, в полной противоположности первой, показывала широкие вкусы хозяина – высокая, с очень раскосыми глазами на удлиненном лице, со ртом, изогнутым полумесяцем, рогами вверх. Она недавно появилась у Лисиппа и понравилась всем своими медленными плавными движениями, скромным видом и красивой одеждой из темно пурпурной ткани.
Сама Таис оделась в ошеломительно яркую желтую эксомиду, Эрис – в голубую, как небо, а Гесиона явилась в странной драпировке из серого с синим – одежде южной Месопотамии. Обольстительная пятерка заняла места слева от хозяина, справа сидели Клеофрад и другие ваятели: Эхефил, Лептинес, Диосфос и Стемлос. Опять черное хиосское вино, вперемешку с розовым книдским, разбавлялось ледяной водой, и сборище становилось шумным. Многоречивость ораторов показалась Таис не совсем обычной. Один за другим выступали они, вместо тостов рассказывая о делах Клеофрада, его военных подвигах, о созданных им скульптурах, восхваляя без излишней лести. По просьбе Клеофрада новая модель пела ему вибрирующим низким голосом странные печальные песни, а Гесиона – гимн Диндимене.
– Я мог бы просить тебя петь нагой, как и полагается исполнять гимны, откуда и название, – сказал Клеофрад, благодаря фиванку, – но пусть будут гимнами красоты танцы, которые я прошу у Таис и Эрис. Это последняя моя просьба.
– Почему последняя, о Клеофрад? – спросила ничего не подозревающая афинянка.
– Только ты и твои подруги не знают еще назначения этого симпосиона. Скажу тебе стихами Менандра: «Есть меж кеосцев обычай прекрасный, Фания: плохо не должен тот жить, кто не живет хорошо!»
Таис вздрогнула и побледнела.
– Ты не с Кеи, Клеофрад. Ты афинянин!
– С Кеи. Аттика моя вторая родина. Да и далеко ли от моего острова до Суниона, где знаменитый храм с семью колоннами поднят к небу над отвесными мраморными обрывами в восемьсот локтей высоты. С детства он стал для меня символом душевной высоты создателей аттического искусства. А приехав в Сунион, я оттуда увидел копье и гребень шлема Афины Промахос. Бронзовая Дева в двадцать локтей высоты стояла на огромном цоколе на Акрополе, между Пропилеями и Эрехтейоном. Я приплыл на ее зов, увидел ее, гордую и сильную, со стройной шеей и высокой, сильно выступающей грудью. Это был образ жены, перед которым я склонился навсегда. И так я сделался афинянином. Все это уже не имеет значения. Будущее сомкнется с прошлым, а потому – танцуй для меня!
И Таис, послушная, как модель, импровизировала сложные танцы высокого мастерства, в которых тело женщины творит, перевоплощаясь, мечту за мечтой, сказку за сказкой. Наконец Таис выбилась из сил.
– Глядя на тебя, я вспомнил твое афинское прозвище. Не только «Четвертая Харита», тебя еще звали «Эриале» («Вихрь»). А теперь пусть Эрис заменит тебя.
По знаку Клеофрада Эрис танцевала, как перед индийскими художниками. Когда черная жрица замерла в последнем движении и Эхефил набросил на разгоряченную легкий плащ, Клеофрад встал, держа большую золотую чашу.
– Мне исполнилось шестьдесят лет, и я не могу сделать большего, чем последняя Анадиомена. Не могу любить жен, не могу наслаждаться путешествием, купаньем, вкусной едой, распевать громкие песни. Впереди духовно нищая, жалкая жизнь, а мы, кеосцы, издревле запретили человеку становиться таким, ибо он должен жить только достойно. Благодарю вас, друзья, явившиеся почтить меня в последний час. Радуйтесь, радуйтесь все, и ты, великолепная Таис, как бы я хотел любить тебя! Прости, не могу! Статуей распорядится Лисипп, я отдал ее ему. И позволь обнять тебя, богоравный друг!
Лисипп, не скрывая слез, обнял ваятеля.
Клеофрад отступил, поднял чашу. В тот же миг все подняли свои до краев налитые живительным вином, подняла, свою и Таис, только Гесиона с расширенными от ужаса глазами осталась стоять неподвижно да Эрис восхищенно следила за каждым жестом афинянина.
Запрокинув голову, он выпил яд залпом, пошатнулся и выпрямился, опираясь на плечо Лисиппа. Чаша с едва слышным звоном упала на землю. Остальные гости, как один, выпили и бросили свои чаши, разбивая вдребезги стекло, фаянс, керамику. Эти черепки насыплют под будущее надгробие.
– Хайре! Легкий путь через Реку! Наша память с тобой, Клеофрад! – раздались громкие выкрики со всех сторон.
Ваятель с серым лицом, с непроизвольно подергивающимися губами сделал последнее громадное усилие и широко улыбнулся, глядя перед собой глазами, уже увидевшими мрак Аида, и рухнул навзничь.
Сама Таис оделась в ошеломительно яркую желтую эксомиду, Эрис – в голубую, как небо, а Гесиона явилась в странной драпировке из серого с синим – одежде южной Месопотамии. Обольстительная пятерка заняла места слева от хозяина, справа сидели Клеофрад и другие ваятели: Эхефил, Лептинес, Диосфос и Стемлос. Опять черное хиосское вино, вперемешку с розовым книдским, разбавлялось ледяной водой, и сборище становилось шумным. Многоречивость ораторов показалась Таис не совсем обычной. Один за другим выступали они, вместо тостов рассказывая о делах Клеофрада, его военных подвигах, о созданных им скульптурах, восхваляя без излишней лести. По просьбе Клеофрада новая модель пела ему вибрирующим низким голосом странные печальные песни, а Гесиона – гимн Диндимене.
– Я мог бы просить тебя петь нагой, как и полагается исполнять гимны, откуда и название, – сказал Клеофрад, благодаря фиванку, – но пусть будут гимнами красоты танцы, которые я прошу у Таис и Эрис. Это последняя моя просьба.
– Почему последняя, о Клеофрад? – спросила ничего не подозревающая афинянка.
– Только ты и твои подруги не знают еще назначения этого симпосиона. Скажу тебе стихами Менандра: «Есть меж кеосцев обычай прекрасный, Фания: плохо не должен тот жить, кто не живет хорошо!»
Таис вздрогнула и побледнела.
– Ты не с Кеи, Клеофрад. Ты афинянин!
– С Кеи. Аттика моя вторая родина. Да и далеко ли от моего острова до Суниона, где знаменитый храм с семью колоннами поднят к небу над отвесными мраморными обрывами в восемьсот локтей высоты. С детства он стал для меня символом душевной высоты создателей аттического искусства. А приехав в Сунион, я оттуда увидел копье и гребень шлема Афины Промахос. Бронзовая Дева в двадцать локтей высоты стояла на огромном цоколе на Акрополе, между Пропилеями и Эрехтейоном. Я приплыл на ее зов, увидел ее, гордую и сильную, со стройной шеей и высокой, сильно выступающей грудью. Это был образ жены, перед которым я склонился навсегда. И так я сделался афинянином. Все это уже не имеет значения. Будущее сомкнется с прошлым, а потому – танцуй для меня!
И Таис, послушная, как модель, импровизировала сложные танцы высокого мастерства, в которых тело женщины творит, перевоплощаясь, мечту за мечтой, сказку за сказкой. Наконец Таис выбилась из сил.
– Глядя на тебя, я вспомнил твое афинское прозвище. Не только «Четвертая Харита», тебя еще звали «Эриале» («Вихрь»). А теперь пусть Эрис заменит тебя.
По знаку Клеофрада Эрис танцевала, как перед индийскими художниками. Когда черная жрица замерла в последнем движении и Эхефил набросил на разгоряченную легкий плащ, Клеофрад встал, держа большую золотую чашу.
– Мне исполнилось шестьдесят лет, и я не могу сделать большего, чем последняя Анадиомена. Не могу любить жен, не могу наслаждаться путешествием, купаньем, вкусной едой, распевать громкие песни. Впереди духовно нищая, жалкая жизнь, а мы, кеосцы, издревле запретили человеку становиться таким, ибо он должен жить только достойно. Благодарю вас, друзья, явившиеся почтить меня в последний час. Радуйтесь, радуйтесь все, и ты, великолепная Таис, как бы я хотел любить тебя! Прости, не могу! Статуей распорядится Лисипп, я отдал ее ему. И позволь обнять тебя, богоравный друг!
Лисипп, не скрывая слез, обнял ваятеля.
Клеофрад отступил, поднял чашу. В тот же миг все подняли свои до краев налитые живительным вином, подняла, свою и Таис, только Гесиона с расширенными от ужаса глазами осталась стоять неподвижно да Эрис восхищенно следила за каждым жестом афинянина.
Запрокинув голову, он выпил яд залпом, пошатнулся и выпрямился, опираясь на плечо Лисиппа. Чаша с едва слышным звоном упала на землю. Остальные гости, как один, выпили и бросили свои чаши, разбивая вдребезги стекло, фаянс, керамику. Эти черепки насыплют под будущее надгробие.
– Хайре! Легкий путь через Реку! Наша память с тобой, Клеофрад! – раздались громкие выкрики со всех сторон.
Ваятель с серым лицом, с непроизвольно подергивающимися губами сделал последнее громадное усилие и широко улыбнулся, глядя перед собой глазами, уже увидевшими мрак Аида, и рухнул навзничь.
Известны мне и более простые примеры из жизни. Дедушка моего друга, которому поставили диагноз "болезнь Альцгеймера" (это СТРАШНО, уверяю вас), не захотел напрягать своих родственников и всего через три месяца его не стало. Он не накладывал на себя руки - у православных это считается смертным грехом. Он просто отказался от пищи, приняв пост и его сердце тихо остановилось во сне. Он никого не хотел напрягать, прожив более чем достойную жизнь, и не видя ее конец в памперсах и бесконечных снотворных, убивающих неибежную агрессию, возникающую от поражения участков мозга.
Есть и киношный вариант. "Знакомьтесь, Джо Блэк", эпизод в больнице. Одна из лучших ролей Бреда Пита и один из самых сильных фильмов вообще. Смерть видит старую ямайскую женщину, тяжело больную раком. Она говорит ему "Обиа, дайте мне уснуть. Навеки". Твой час еще не пришел, отвечает Смерть, несмотря на ужасные страдания женщины. И тут же задает ей вопрос - почему вы люди, так любите жизнь? Женщина отвечает - мы живем ради наших воспоминаний, положенных на собственный алтарь, ради ярких картинок. "Достаточно ли на твоем личном алтаре таких картинок?" - спрашивает Смерть. Да, говорит женщина и ее лицо озаряет совершенно удивительная, легкая улыбка. И герой Бреда Пита кладет ей руку на лоб, после чего женщина умирает.
Еще один мой знакомый, который правда, весьма жив и здоров, всегда говорил мне: "Жизнь нужно пройти как канатоходец, легко и изящно, сорвав в конце аплодисменты". Пока я с ним согласна, может быть, в старости одряхлею и стану нудить в другой интонации, но пока вот так.
История знает куда больше других примеров цепляния за жизнь, пусть даже она ничем не ценна ни тебе, ни окружающим, попытки изводить всех вокруг собственными неудачами и при этом совершенно не будучи способными ответить даже самому себе на вопрос, зачем ты живешь, и что в твоей личной копилке. Но это другое.
У меня вопрос - какой смерти вам хотелось бы, и в какой момент вы готовы были бы произнести "Вот теперь и помереть не жалко?"
PS тема вообще не депрессивная, скорее просто спокойно-реалистичная.
))))))))))
