С Днем Победы!

[Odin]

 

Всех с Великим праздником нашего народа!

[Rumlin]

На ТВ шутят.

Краем глаза увидел и задумался почему "Россия победила Германию." версия "2.0"

[Туся]

С праздником Великой Победы!!! http://www.youtube.com/watch?v=klbUzun0xmA

[Инквизитор]

С праздником!

 

И простите меня, что я ржал над высером "Гитлер капут". Мне стыдно.

[Lara Kroft]

Очень понравилось :)))

 

 

 

 

Я, как известно, к патриотически-настроенным гражданам не отношусь. Война, как мне кажется (любая, и эта тоже) явление грубое, грязное, лживое и разрушительное для человека, как в макро, так и в микрокосме его. При чем завоеватель ли ты или героический защитник – на выходе разницы нет. О природе военного героизма вообще можно было бы много и парадоксально порассуждать, но я не стану. Потому что бестактно. Все равно как за свадебным столом цинично обсуждать сексуальное прошлое невесты. Люди живы, пьют и радуются – вот и слава богу.

 

Но есть у меня одна слабость. Я люблю стариков, особенно повоевавших. Это оттого, что мне очень повезло с семейным старшим поколением. Люди они были простые, чуждые воспитательным изыскам, и поэтому никогда мне не врали. На прямо поставленный вопрос я обычно получала прямой и честный ответ, без скидок на впечатлительное и нежное детское восприятие. Поэтому я выросла не на «телевизорном» варианте прошедшей войны, а на рассказах моих бабок, дедов и выживших дядьев. А это был, доложу вам, тот еще экшен.

 

Одна из моих бабок до последнего дня своего больше всех фашистов, вместе взятых, люто ненавидела героя Советского Союза Гризодубову Валентину Степановну вместе со всей ее авиацией дальнего действия. Потому что в сорок втором именно ее «соколы», промахнувшись мимо немецкой комендатуры, ёбнули со всей дури по безупречному бабкиному хозяйству, прицельно разнеся нужник на краю огорода. Бабка осталась с двумя малыми детьми на руках – без дома, без нужника и с огородом, в три слоя покрытым говном. А дело было в конце лета, и выковыривать из-под говна картошку, свеклу и моркву было, видимо, незабываемым опытом.

 

 

 

 

На беду местных, в нашей станице размещалось гестапо со всей своей карательной командой. Гестаповцы рассчитывали в два захода собрать по окрестностям всех неарийцев – евреев, татар, цыган – вывезти в степь и показательно расстрелять. Первый заход им удался. Под неарийцев попала тогда куча разношерстного народа – черных и носатых среди казаков, их баб и детей было немеряно – и расстрел оказался массовым и иррационально, чудовищно жестоким. Как рассказывала бабка, гестаповцы сделали это специально. Потому что местные бабы разобрали еврейских детей, доказывая, что вот этот черненький ее личный сын, просто в бабку мастью пошел. Поэтому набирали уже, что называется, не по пачпорту, а по физиономии. Под этот расстрел как раз попали моя вторая бабка вместе с матерью. И пережили его чудом. Чудом было упорное нежелание бабки подыхать, как она говорила, «от чужой воли». Это было время, когда «завоеватели» еще брезговали добивать шевелящихся под трупами, надеясь на расстрельную команду. Но расстрельную команду на Кубани набирали из привезенных с собой чехов и румын, которым эта война, в сущности, была поперек горла. Поэтому расползающихся из ямы недостреляных баб и детей они как бы не замечали. Но и не помогали, будем уж справедливы, потому что себе дороже. Бабка еще в яме содрала с какого-то трупа платок, перевязала прострелянное бедро, пятилетнюю маму прикрыла собой и поползла через октябрьскую степь в сторону соседней станицы, где жили родственники мужа. До нее было три километра. Как доползла, бабка не помнит. Родня вырыла землянку во дворе и прятала там их обеих два долгих месяца, обогревая землянку углями в железной сетке, пока не стало понятно, что их никто не ищет. Кое-как зажившая рана сделала бабку надолго хромой, а мама, до этого болтливый и смешливый ребенок, замолчала на четыре года. И только когда в сорок шестом вернулись с войны два ее брата, она начала вспоминать, как это – издавать звуки. Ей было уже десять, когда она заново научилась говорить.

 

Нда. Однако, второй заход гестаповцам не удался. Местные, наглядевшись на первый расстрел, что называется, закусили удила. Одно дело лаяться с «жидами» и «татарвой» на базаре, а совсем другое – смотреть, как расстреливают семью старого, всеми уважаемого, учителя с дочерьми и внуками. Через месяц в окрестных станицах не осталось ни одного неарийца. Под второй расстрел должны были пойти восемь еврейских семей и десяток оседлых цыган, бежавших с соседнего конезавода. За день до ареста никого из них на месте не оказалось. Бабы делали честные глаза и клялись, что они себе не враги, у них же дети, да пусть вся эта нехристь передохнет, нам, мол, до этого вообще нет дела. «Нехристь», тем временем, в полном составе отсиживалась в известковых катакомбах, куда их переправили намедни ночью. И мой отец, семилетний пацан, вместе со своей матерью таскал им по ночам еду, собранную по дворам. Немцы, конечно, были не дураки, и поставили людей у всех известных входов и выходов из катакомб, но чтобы передать хавку и лекарства, не обязательно было туда заходить. Станичные мальчишки знали много сквозных дыр, куда влезть было нельзя, но втиснуть торбу величиной с кошку – запросто.

«Гестапа», натурально, рассердилась, и готовилась к масштабной карательной акции, но тут, слава богу, обозначились партизаны, и качественно раскурочили в трех местах железнодорожное полотно, по которому шли составы с техникой и провизией во славу Великого Рейха. Вернее, должны были идти. Тогда «гестапа» решила, что вместо массовых расстрелов лучше собрать оставшихся в живых местных на починку дороги, а сама принялась гоняться по степу за летучими отрядами партизан. Но степь, особенно зимой, это вам не лес, и шутки с ней плохи. Это только кажется, что спрятаться в ней невозможно. Просто местА знать надо. А атака из «казачьего схрона» вообще, я так думаю, была чрезвычайно зрелищна. Казачий схрон – степная засада в стиле древних скифов, когда казачки ложатся в заранее выкопанные ямы, прикрываясь сверху плетенкой из ковыля и утоптанной земли, и ждут, пока «завоеватели» подойдут ближе. Разглядеть засаду, даже вблизи, невозможно – степное пространство имеет свойство «замыливать» глаз, то есть сливаться в единое цветовое пятно. Поэтому когда из-под земли в полуметре от физиономии выскакивает вооруженный человек, то даже подготовленный военный, скажем так, обычно немного теряется. Опять же, крутые прикубанские берега, зыбучие пески, омуты подо льдом – вобщем, было где разгуляться удали молодецкой.

«Гестапе» не хватало надежных людей, и она сняла охрану при катакомбах. Пока Гансы-Дитрихи с нашими казачками увлеченно молотили друг друга в степи, станичные бабы под всякой снедью и тряпьем, вывезли по одному в телегах всех пещерных обитателей, и передали партизанам. Они едва успели, потому что слабая здоровьем еврейская интеллигенция и привыкшие к свету и воздуху цыгане в большинстве своем вот-вот собирались отдать богу душу. Сторожившие выезд из станицы чехи разводили глаза в разные стороны, флиртовали с бабами и ни разу не проткнули штыком содержимого ни одной телеги, хотя имели на это прямой приказ. Думаю, что это был вариант пассивного сопротивления. Подневольные ж люди, а все-таки. Хоть какой-то кукиш в кармане.

Партизаны переправили оставшихся в живых с первым же «связным» самолетом в тыл. В пещерах было похоронено пятеро детей и два старика, но большинство из прятавшихся в катакомбах пережили войну.

Я как-то спрашивала бабку Ольгу, мать отца, страшно ли ей было? Под страхом смертной казни, мол, как они с бабами решились? Бабка молчала минут двадцать, я уже и не ждала ответа, когда она, помешивая борщ и не глядя на меня, вдруг заговорила.

- Сначала-то вроде при немцах ничего было. Они нам шоколад таскали и мыло – очень уж боялись, что вшей от нас наберутся. А потом, как гестапо переехало в станицу, так и житья не стало, - бабка поморщилась от воспоминания, - Они дитев убивали. Много – и жиденят, и казачат, всяких. Взяли прямо в детском саду, с воспитательницей. Была у нас такая, Эсфирь Абрамовна. Вот с ней вместе двадцать дитёв и взяли. Уж она так кричала, родимая, так их умоляла, и диты к ней жмутся, плачут все. Ничего их, извергов, не брало – так и поволокли всех кучей к яме. Мы все это видели, да что бабы могли сделать? Немцы-то думали, что мы обсеримся со страху. А мы как в уме повредились. На своих дитёв глядим – а тех слышим. И днем, и ночью. Вот и решили хоть кого-то укрыть, чтобы только не по их, не по-иродово, вышло.

Она вытерла руки о передник, присела ко мне и посмотрела прямо в мое серьезное лицо.

- Не помню страху. Злобу помню. Как в октябре зубы сжала, так и расцепила только в марте, когда наши пришли. А на злобе-то чего не сделаешь. По углям пройдешь, и не заметишь.

 

Шел сорок третий год. Наши наступали, и «гестапа» заметалась. Отходя, немцы заминировали окрестности станицы, не жалея взрывчатки. «Окрестности» - это огромный мелькомбинат и склады с зерном и мукой. Заминирован был каждый квадратный метр всей территории. Взрыв должен был снести всю станицу.

Ночью в оставленные немцами станицу, еще не занятые нашими, пришел мой дед, отец матери, старый подпольщик, вместе с минером из партизанского отряда. Взглядом остановил кинувшуюся было к нему бабку, погладил мать по голове, и сказал:

- Еще не вернулся. Погодьте трошки, - взял плащпалатку, ножницы, какими стригут коз, и вышел.

Вдвоем с этим сапером, молодым парнем, они за ночь разминировали весь мелькомбинат. Перерезали около двухсот проводов. Сапера дед приволок к утру на горбу – парень был не в себе от нервного напряжения, и весь день то блевал, то плакал. Его уложили во дворе в гамаке, и мамка бегала к нему с тазиками и водой. Дед сидел в хате и пил. Бабка сидела возле него и держала за рукав рубашки – боялась отпустить.

Уже к концу войны, по ходатайству командира части, занявшего Гулькевичи, дед был представлен к Ордену Красного Знамени за этот суицидальный жест доброй воли.

 

Их старший сын, Василий, в это время воевал в танковой бригаде. Дядька Василий был человеком, лишенным воображения. Известно, что такие люди обычно не знают страха и сомнений, и обладают талантом к выживанию в любых ситуациях. Вся история его жизни – подтверждение этой аксиомы. Он дважды горел в танке, и дважды, едва залечив ожоги, возвращался на передовую. Рассказывал, как после Курской битвы он таскал из Олешни воду в гнутой каске и смывал, матерясь, с гусениц танка чьи-то кишки и запекшуюся кровь. Рассказывал, что первый год наши «драпали, как сброд», а великодержавный шовинизм и советский задор на глазах опадали с молодых перепуганных мальчишек, как старая штукатурка. От страха и неожиданности сдавались в плен сотнями, пока не вышел приказ Сталина, где плен приравнивался к предательству, а, следовательно – к расстрелу, и даже аресту семьи.

 

- Фрицы нам такого леща дали, мы аж до Москвы летели кубарем, - говорил дядька, - Перебили нашего брата,вспомнить страшно. Пехоте особо досталось. Все дураки сопливые, необученные. Мы-то что. Танкистом назвался, считай, уже покойник. Я вот и не надеялся, что обратно вернусь. Из моих первых никто до конца не дошел. Я три раза экипаж менял. А сам вот – остался…

 

В 44-ом в составе 10-го гвардейского танкового корпуса дядька освобождал один из польских концентрационных лагерей. То есть фактически въехал одним из первых в лагерь и помогал выводить то, что осталось там от людей, на воздух. Удивить его живыми скелетами было нелегко – в тридцатых он пережил вместе с бабкой украинский голодомор и повидал всякого. Так что пока они сгружали полутрупы в грузовики, вынимали из известковых ям изъеденные язвами детские тельца, он не чувствовал в себе никакой истерики. Был занят делом. Но потом, когда лагерь опустел, и оттуда вывезли даже мертвецов, все, кто участвовал в освобождении, получили шесть часов отпуска. Дядька хлопнул водки, взял именное оружие и вышел в город.

… И очнулся через шесть часов на окраине, с чугунной головой и пустым наганом. Что делал все это время, и куда всадил семь пуль, он не помнил.

Эти шесть часов беспамятства мучили его до самого конца. В день Победы он обычно в одиночестве надирался до синевы, заново переживая единственный в своей жизни нервный срыв.

А тогда он решил проблему кардинально. Еще в лагере, в бараке польских евреев, он заметил девочку, чуть младше его сестры, моей мамы. К сестре он был очень привязан. А это лысое худое существо с большими немигающими зелеными глазами вцепилось ему в штанину и не хотело отпускать. На утро следующего дня он съездил в больницу, куда определили всех лагерников, разыскал девочку, оформил бумаги на удочерение и через неделю отправил ее к своей матери вместе с граммофоном, туалетным мылом и союзническими сигаретами.

Так я, еще не родившись, обзавелась двоюродной сестрой, старше меня на сорок лет.

Бабка только всплеснула руками, когда получила полудохлого человеческого детеныша, и принялась выхаживать ее со всем своим крестьянским хозяйственным пылом.

И вот из бледного немого заморыша на кубанских наливках выросла рыжая девица обжигающей красоты, независимого нрава и такого бешеного темперамента, что неверующий дядька аж перекрестился, когда она, наконец, вышла замуж. Она была любима всеми и всегда, и даже младшая кровная дочь дядьки обожала ее с самого рождения. Сейчас она превратилась в красивую старуху с отличным чувством юмора и легкой насмешливой искрой в поблекшем зеленом глазу.

 

Парадоксально, но все это не помешало моей многочисленной родне всю жизнь исповедовать молчаливый местечковый национализм, сверху чуть припорошенный снисходительной вежливостью.

 

Вот такая у меня была война.

Старики мои, не смотря на их упрямое долгожительство, уходят один за другим, остановить я этого не могу. После них остаются только образы, вложенные мне в голову, и лица.

Я тут снимала серию парадных портретов участников войны. Снимала месяц, и уже за эти четыре недели несколько из отснятых мной умерли. Так они стремительно исчезают, что даже не по себе.

Посмотрите просто. Красивые.

 

 

 

 

фотки и источник тут

[Гость Cooper]

С Днём Победы!

[Гость Хотабыч]

фотки и источник тут

 

 

Тут оптимистичней. :)

Хотя автора я не очень уважаю.

 

http://sadalskij.livejournal.com/720728.html

[Lara Kroft]

Тут оптимистичней.

 

там просто хорошо и без акцентов.

[bormaley]

ДА! С ПРАЗДНИКОМ ПОБЕДЫ!!! ПАМЯТИ ВСЕХ ПОГИБШИХ!!!

В этот День только ПАМЯТЬ и ПОЧТЕНИЕ...

а ПРАВДА ... её можно и в другие дни...

[Simfosaur]

В этот день нужно вспомнить не только фронтовиков, но и тех, чьи подвиги не так известны - тех, кто трудился в тылу.

 

Кому-то из них в сибирские морозы 41-42-го приходилось спать у костров, горящих возле установленных под открытым небом станков. Кому-то - рожать тут же, у станков, а иногда и хоронить своих детей. Почти всем - голодать, а бывало, что и умирать от истощения. "Все - для фронта! Всё - для Победы!" И дети - тоже работали у станков, им для этого приходилось становиться на ящики или высокие помосты, иначе они не доставали до рычагов и рукояток. Мы сейчас даже представить себе не можем, что им пришлось пережить.

 

Частый, и казалось бы логичный вопрос: "В первые месяцы войны многие части РККА не отступили и были разбиты. Но ведь под первый удар фашистов попали немногие, и неужели остальным нельзя было тут же отступить, перегруппироваться, занять оборону?" Нет, нельзя, потому что тогда многие производства оказались бы захвачены противником, и это, скорее всего, означало бы поражение.

 

Быстрая эвакуация 35 тысяч (!) фабрик и заводов за Урал, строительство сначала просто фундаментов для станков, а потом уже, вокруг них, цехов - это беспрецедентная по своим масштабам операция, и это - тоже было подвигом.

 

 

 

С Днем Победы всех.

[bormaley]

да, так и есть - один из моих прадедов так и погиб - перегоняя колхозные стада из Херсонщины, уводя от приближающихся войск вермахта... погиб в тылу... который был второй линией фронта... трудового фронта..

[seitrol]

С Праздником!

[Гость bred]

а ПРАВДА ... её можно и в другие дни...

да и правда ли?

Или полуправда-полуложь, как сейчас модно?

"борман был хороший человек, он любил свою жену и детей и хорошо выполнял свою работу, а гризодубова, така-сяка, будучи под обстрелом, однажды промахнулась, в результате чего чей-то огород автоматически хорошо удобрился содержимым сортира.. не забуду и не прощу".

нешто можно всерьез к этому относиться? И распылять вентилятором содержимое того самого сортира по сети?

[Sirius]

Который год лежу я здесь, на рубеже

 

http://www.youtube.com/watch?v=HJTAZKz7LV8

[Sirius]

Который год лежу я здесь, на рубеже

 

Который год лежу я здесь, на рубеже,

И тишина у нас, и пули не свистят,

Не жмусь к земле, и страха нет уже.

А как я дрался – гильзы подтвердят.

 

Винтовочка – со мной! Все эти годы

Лежит подружкой рядом, под рукой.

Берёзки русские над нами хороводы

Выводят тихо летнею порой.

 

Окопчик мой, сравнявшийся с землёю,

Наверно, не найти теперь, как и меня.

Свое последнее пристанище родное

Я выкопал с любовью, не спеша.

 

Я из него равнял свой счёт с фашизмом,

Смотря в прицел, как в поле из окна,

И мне казалось, что под небом чистым

Царят по-прежнему и мир, и доброта.

 

Как будто не в прицел, а в школьное окно,

Смотрю во все глаза на нашу Сашку!

Я приглашу её, наверное, в кино,

Поймав в ответ улыбку нараспашку!

 

Мы что-то думали о жизни и мечтали.

Я маму вспомнил и сестру мою.

По каске новенькой осколки запевали

Дурными соловьями песнь свою.

 

Но вот уж началось! Как будто не со мною.

Откуда этот страх, что аж дрожит рука?

Я делаю движение простое

И клацаю затвором, чуть дыша.

 

Как быстро началось! Уже среди разрывов

Я вижу цепь людей. Нет, не людей – врагов!

А в голове безудержным мотивом

Мелькают образы прадéдов и отцов.

 

Наверное, им тоже было страшно.

Но ведь не так, как мне теперь, сейчас.

Как хочется, как хочется обратно

В ту юность, не прожитую – для нас!

 

Ах, батя, родненький! Ты видишь – я не трушу

В мой первый в жизни самый страшный бой,

Хотя навыворот вытягивает душу

Летящих мин нетерпеливый вой.

 

Попал в прицел во всем зелёном парень –

Он, видно, тоже маму вспоминал.

Упал, взмахнув, как крыльями, руками,

И гильза первая ушла к моим ногам.

 

Ещё вложил я за соседа – тот, что справа!

Из гильзы струйкой, как душа – дымок...

Сосед, что слева, то ли Ваня, то ли Слава,

Молчит, закончив первый бой не в срок.

 

Ведь утром же мы с ним ещё курили

Впервые в жизни, кашлем заходясь.

Не став мужчинами, о женщинах шутили,

Как девушке, Отчизне поклонясь.

 

Одна обойма кончилась! Другая!

Равняю счёт за тех и за других,

Не веря всё ещё, не понимая,

Как гаснет пламя жизней молодых!

 

Ещё один! Ещё один завален!

Придёт ли бою этому конец?!

Не знаю, но моим свинцом завален

Немецких рыцарей зелёный молодец!

 

Скользит ладонь с приклада от крови.

Моя ль она, а может быть, чужая,

Поди ж теперь, попробуй разбери –

Не до того! И разница какая!

 

Людская кровь, кровавая руда,

Над ней трудились сотни поколений,

Течёт рекой широкой в никуда.

Не дай Господь – в беспамятство забвений!

 

И вдруг – разрыв! Осколочек лихой

В лицо вонзился, пробежав в висок,

Промчался раскалённою струёй,

Вмиг оборвав, что я любил и мог.

 

И темнота. И ночь. Я терпеливый.

Так, день за днём, пришёл и век другой.

Я был убит без боли. Я счастливый.

Жаль, был коротким этот первый бой!

 

Семидесятая весна встречает нас!

Опять тепло и вишни зацвели,

А мы лежим, не беспокоя вас,

Почти что рядом с жизнью, но – вдали.

 

Как долго ждём, что вынесут и нас...

Своих давно ведь немцы унесли.

И гансов тех, убитых мной за вас,

Они уж точно в списки занесли.

 

Поёт семидесятая весна

На все лады, от мира ошалев,

А среди нас такая тишина –

Не выскажу, навеки онемев.

 

Мой медальон, наполненный водою,

Лежит поодаль, мне видать его –

Зарос дернóм, засыпался листвою.

Навряд ли, братцы, вам найти его.

 

Без суеверий я успел его заполнить

И буквы выводил, как в классе, в аккурат.

Всё образы родных пытаюсь вспомнить –

А всё обрывки памяти летят...

 

У немцев медальоны – это сила!

А наш – дерьмо. Чуть что – прощай навек.

Хоть смерть нас одинаково косила,

Да наш пропал безвестным человек.

 

Безвестный медальон, как без вести пропавший,

Родителям бойца уже не принесут.

Пустышки мёртвые – на миллионы павших.

Что проку в том, что их теперь найдут?

 

Мне повезло – я словно невредимый.

А чуть подальше – страшно говорить –

Сестричку нашу так накрыло миной,

Что не найдёте, что и хоронить.

 

Она Ерастова с "нейтралки" дотащила!

Комбата нашего, а он уж неживой.

У девочки – откуда взялась сила?!

Для них обоих был последним бой...

 

Меня ж нашли, считай, почти случайно.

Парнишка, как и я, лет двадцати

Присел на край и щупом ткнул нечайно,

Попав в меня – не в мину, в мать ити!

 

Вы б аккуратней, пацаны, по нам ходили!

Здесь их полно, прошедших через ствол,

Здесь больше нас снарядов находили,

На этом поле – смерти вечный стон.

 

Тут этого добра средь нас навалом,

И кучами, и россыпью лежат,

Земля спеклася кровью и металлом –

А ты лопатой тычешь наугад!

 

Из года в год, а рвёт над нашим лесом

Протяжным эхом разрывной хлопок,

И чья-то жизнь с печальным интересом

Душой упрётся в неба потолок...

 

Который год лежу я здесь, на рубеже.

И тишина у нас... И пули не свистят...

Не жмусь к земле – я сам земля уже.

А как я дрался – гильзы подтвердят.

 

Семидесятый год выпускников –

Ребят и девочек, счастливых и живых!

А я не вижу снов, не слышу слов –

Ни одноклассников, ни близких, ни родных...

 

Не век же коротать под снегом и дождями –

Придёт черёд когда-нибудь и мой,

И пропоёт родными соловьями

Салют солдатский над моей главой!

 

А вам твердят упорно на исходе века,

Что мы как будто плохо воевали,

Что командиры не щадили человека

И что кроваво-долго отступали.

 

Упорно вам твердят – мы плохо воевали –

Отцам и жёнам, вашим малым детям!

Что будто Родину проспали-прозевали!

Я – мёртвый. Я за всех отвечу этим.

 

Чу! звякнула лопатка! в сантиметре!

Эх, не нашли сегодня... Завтра подберут.

Нас много на прострельном этом метре.

Ребята! Черти! Тут я! Тут я!! Тут!!!

 

Вдруг, чувствую, меня уже находят!

Вот моего плеча едва коснулся щуп,

Я вижу – ослепительное солнышко восходит!

Как радостно, что люди здесь живут!

 

Как хорошо, что вместе нас сложили!

Вот рядом Ваня, Женька и Асхат.

Как много нас! Как много нас побили!

Глянь в небеса – журавлики летят!

 

Как хорошо, что нас не разлучили –

Мы погибали вместе, вместе и лежим.

Вы бы за нас письмишко сочинили

Всем-всем родителям, ушедшим и – живым!

 

Ну, наконец-то, люди, я отвоевался.

Окоп оставил свой – и на века

Живым для всех! для всех живым остался,

Исполнив долг военный до конца!

 

2011 г., Ярославль

[Rumlin]

http://www.youtube.com/watch?v=SL3l5sRISps

[Sirius]

В мае 1945, сразу после Победы, Георгий Жуков дал небольшое интервью корреспондентам западных СМИ. Один из иностранных журналистов не удержался от ехидного вопроса:

— Господин маршал, вам приходилось много передвигаться во время войны, и где вам больше понравилось дорожное покрытие — в Советском Союзе или в Европе?

— Я не заметил разницы, — холодно ответил полководец, — все дороги были покрыты вражескими трупами.

[Гость dwor]

Интересно, это байка или реальный факт?

[Sirius]

Интересно, это байка или реальный факт?

Да вот не знаю. Самому интересно. Но по большому счету это не имеет значения.

[Sirius]

Кстати, по поводу этой же истории возник диалог с товарищем

 

Думаешь это правда?

 

Я: Если говорить по сути, то вот это — "все дороги были покрыты вражескими трупами" — правда. А остальное, на мой взгляд, не имеет значения )))

 

Если же говорить о том, задавали ли такой вопрос Жукову на самом деле, то лично я думаю, что нет. Но опять же — какое это имеет значение? )) Хотя кто знает... может, и правда.

 

 

Ну как не имеет? Обертка подозрительно попсовая. Давай приписывать людям слова, которые они не говорили. Так же не честно.

 

Я: Есть такой жанр: называется "байки".

 

 

Ну я не знаю. Слишком скользкая тема. Не то чтобы я ханжа, но ведь ты с какой-то целью опубликовал это.

 

Я: Цель очень проста. Разговор о Великой Отечественной войне часто уводят от сути. Начиная рассуждать о том, как бы мы жили, если бы Гитлер победил. Ездили бы по европейским дорогам, пили бы баварское пиво, и прочая ахинея. А эта история рассказывает, что не в дорогах дело, а в том, что это были враги. И если бы наши деды не усеяли европейские и наши дороги их трупами, то на этих дорогах лежали бы наши предки. И нас бы сегодня не было.

[Sirius]

Генерал Ефремов. НЕ ПРЕДАВШИЙ РОДИНУ И СОЛДАТ. История великого подвига

 

 

Сколько героев помнит наша Страна!

 

Их было не счесть. С большим уважением отношусь к тем, кто защищал Родину на всех рубежах и во все времена. Масса свидетельств о подвигах нашего народа. Много сказано, показано и написано. Но мне хочется рассказать малоизвестную потрясающую историю о любви, преданности и гибели генерала Ефремова, которая тронула сердце.

 

На монументе надпись «НЕ ПРЕДАВШЕМУ РОДИНУ И СОЛДАТ».

 

За этой надписью скрывается история Героя времен античности, за ним скрывается необыкновенная история любви.

 

Михаил Григорьевич Ефремов был талантливым военноначальником. Именно ему было поручено командовать 33 армией в самое тяжелое время обороны Москвы. Он возглавил одно из первых наступлений и под его руководством были освобождены Наро-Фоминск, Боровск и Верея.

 

В начале 1942 года измотанная и обескровленная 33 армия получила внезапный приказ наступать на Вязьму. Стратегические просчеты высшего руководства, изнурительные бои, нехватка продовольствия и практически полное отсутствие боеприпасов привели к окружению. Поняв катастрофичность положения, Сталин прислал за М. Г. Ефремовым личный самолёт. Генерал отказался покидать своих солдат, отправив на самолете боевые знамена своей армии.

 

Вместе с раненым генералом осталась и его жена Елизавета Васильевна, служившая мединструктором. 19 апреля 1942 года в бою командарм М. Г. Ефремов, был тяжело ранен (получив три ранения) и, не желая попасть в плен, когда обстановка стала критической, вызвал свою жену, и застрелил её и себя.

Немецкий генерал приказал выставить пленных из армии Ефремова перед немецкими солдатами и сказал: «сражайтесь за Германию так, как сражался Ефремов за Россию».

 

Немцы, потрясенные мужеством командарма, похоронили его с воинскими почестями в селе Слободка 19 апреля 1942 года.

 

источник

[Sirius]

фронтовая жизнь

 

Советские бойцы с кошкой на руках в Сталинграде

 

[Sirius]

История одной фотографии

 

 

Этот хорошо известный снимок традиционно используется для иллюстрации статей о зверствах советских солдат в Берлине. Тема эта с удивительным постоянством из года в год поднимается ко Дню Победы.

 

Сам снимок публикуется, как правило, с подписью "Советский солдат отбирает велосипед у жительницы Берлина". Встречаются также подписи из цикла "В Берлине 45-го процветало мародерство" и т.д.

 

По вопросу самой фотографии и того, что на ней запечатлено, идут жаркие споры. Аргументы противников версии "мародерства и насилия", которые мне приходилось встречать в сети, к сожалению, звучат неубедительно. Из них можно выделить, во-первых, призывы не строить суждений на основании одной фотографии. Во-вторых, указание на позы немки, солдата и других попавших в кадр лиц. В частности, из спокойствия персонажей второго плана следует вывод, что речь идет не о насилии, а о попытке выправить какую-то велосипедную деталь.

 

Наконец, выдвигаются сомнения, что на фотографии запечатлен именно советский солдат: скатка через правое плечо, сама скатка очень странной формы, слишком большая пилотка на голове и т.д. Кроме того на заднем плане, сразу за солдатом, если приглядеться, можно увидеть военного в форме явно не советского образца.

 

Но, еще раз подчеркну, все эти версии не кажутся мне достаточно убедительными.

 

В общем, я решил разобраться в этой истории. У снимка, рассудил я, явно должен быть автор, должен быть первоисточник, первая публикация, и — скорее всего — оригинальная подпись. Которая может пролить свет на то, что же изображено на фотографии.

 

 

 

Если брать литературу то, насколько мне помнилось, этот снимок попадался мне в каталоге Документальной экспозиции к 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз. Сама экспозиция была открыта в 1991 году в Берлине в зале "Топография террора", затем, насколько мне известно, экспонировалась в Петербурге. Ее каталог на русском языке "Война Германии против Советского Союза 1941-1945" был издал в 1994 году.

 

У меня этого каталога нет, но у коллеги, к счастью, нашелся. Действительно, искомая фотография опубликована на 257 странице. Подпись традиционная: "Советский солдат отнимает велосипед у жительницы Берлина, 1945 г."

 

 

Судя по всему, этот изданный в 1994 году каталог и стал русским первоисточником нужной нам фотографии. По крайней мере на ряде старых, еще начала 2000-ных годов ресурсах, я наткнулся на этот снимок именно со ссылкой на "Войну Германии против Советского Союза.." и со знакомой нам подписью. Похоже, оттуда фотография и кочует по сети.

 

В каталоге в качестве источника снимка указан Bildarchiv Preussischer Kulturbesitz — Фотоархив Фонда прусского культурного наследия. У архива есть сайт, но сколько я ни пытался, найти нужный снимок на нем мне так и не удалось.

 

Зато в процессе поисков на наткнулся на этот же снимок в архиве журнала Life. В версии Лайфа он называется "Bike Fight".

 

 

Обратите внимание, здесь фото не обрезано по краям, как в каталоге экспозиции. Возникают новые интересные детали, например, слева за спинами можно увидеть офицера, причем, как бы не германского офицера:

 

Но главное — подпись!

 

A Russian soldier involved in a misunderstanding with a German woman in Berlin, over a bicycle he wished to buy from her.

 

"Между русским солдатом и немкой в Берлине произошло недоразумение из-за велосипеда, который он хотел у нее купить".

 

В общем, не стану утомлять читателя нюансами дальнейшего поиска по ключевым словам "недоразумение", "немецкая женщина", "Берлин", "советский солдат", "русский солдат" и т.д. Я нашел оригинал фотографии и оригинальную подпись под ней. Снимок принадлежит американской компании Corbis. Вот он:

 

 

http://www.corbisimages.com/stock-photo/rights-managed/HU036516/russian-soldier-tries-to-buy-bicycle-from

 

Как не трудно заметить, здесь снимок полный, справа и слева присутствуют детали, отрезанные в "российской версии" и даже в версии Life. Детали эти весьма важны, так как придают снимку совсем другое настроение.

 

 

 

 

Ну и, наконец, оригинальная подпись:

 

Russian Soldier Tries to Buy Bicycle from Woman in Berlin, 1945

 

A misunderstanding ensues after a Russian soldier tries to buy a bucycle from a German woman in Berlin. After giving her money for the bike, the soldier assumes the deal has been struck. However the woman doesn't seem convinced.

 

Русский солдат пытается купить велосипед у женщины в Берлине, 1945

 

Недоразумение случилось после того, как русский солдат пытался купить велосипед у немецкой женщины в Берлине. Отдав ей деньги за велосипед, он полагает, что сделка состоялась. Однако женщина считает иначе.

 

Оригинал фотографии можно посмотреть здесь: http://www.corbisimages.com/stock-photo/rights-managed/HU036516/russian-soldier-tries-to-buy-bicycle-from

 

источник

[Odin]

Немцы, потрясенные мужеством командарма, похоронили его с воинскими почестями в селе Слободка 19 апреля 1942 года.

Кстати, что характерно, согласно директивы Вермахта от 29.06.41г. дословно:

 

Для военнослужащих СССР в связи с их поведением по отношению к немецким военнослужащим вводятся следующие специальные правила:

 

1.) погребение проводится в полной тишине

2.) в процедуре не принимают участия ни немецкие процессии, ни процессии противника

3.) венки не возлагаются

4.) салют не производится

5.) участие священнослужителей ввиду позиции СССР по отношению к церкви не допускается.

 

т.е. военные почести это самодеятельность местного командования.

[Sirius]

«Никогда бы я не хотел, чтобы русские всерьез стали воевать с нами.

Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут»

 

Исповедь лейтенанта морской пехоты США

 

 

Памятник советскому солдату — воину-освободителю в Трептов-парке, в Берлине.

Посмотреть, как создавался памятник можно по ссылке на нашем форуме: http://simferopol.in/topic/1774-back-to-ussr/page__view__findpost__p__208534

 

 

Года три назад, сообщает сайт topwar.ru, в одной американской газетке была опубликована почти что исповедь лейтенанта морской пехоты США Майкла Фогетти. В ней описывались события его жизни, происшедшие 40 с лишним лет назад в ходе «одной маленькой, но грязной войны, которую вели США, Алжир, Эфиопия и Сомали». Самому тексту Фогетти необходимо, впрочем, предпослать краткое пояснение: описываемые события разворачиваются в теперь печально знаменитом Аденском заливе. «Tankist», он же «бородатый капитан» — майор Николай Игнатьевич Еременко – командир отдельного батальона 104-й ТБ, приданного миссии ООН.

 

Итак, исповедь лейтенанта морской пехоты США: «Меня зовут Майкл Фогетти, я — капитан Корпуса морской пехоты США в отставке. Недавно я увидел в журнале фотографию русского памятника из Трептов-парка в Берлине и вспомнил один из эпизодов своей службы. Мой взвод после выполнения специальной операции получил приказ ждать эвакуации в заданной точке, но попасть в эту точку мы так и не смогли.

 

В районе Золотого Рога, как всегда, было жарко во всех смыслах этого слова. Местным жителям явно было мало одной революции. Им надо было их минимум три, пару гражданских войн и в придачу — один религиозный конфликт. Мы выполнили задание и теперь спешили в точку рандеву с катером, на котором и должны были прибыть к месту эвакуации.

 

Но нас поджидал сюрприз. На окраине небольшого приморского городка нас встретили суетливо толкущиеся группки вооруженных людей. Они косились на нас, но не трогали, ибо колонна из пяти джипов, ощетинившаяся стволами М-16 и М-60, вызывала уважение. Вдоль улицы периодически попадались легковые автомобили со следами обстрела и явного разграбления, но именно эти объекты и вызывали основной интерес пейзан, причем вооруженные мародеры имели явный приоритет перед невооруженными.

 

Когда мы заметили у стен домов несколько трупов явных европейцев, я приказал быть наготове, но без приказа огонь не открывать. В эту минуту из узкого переулка выбежала белая женщина с девочкой на руках, за ней с хохотом следовало трое местных ниггеров (извините, «афро-африканцев»). Нам стало не до политкорректности. Женщину с ребенком мгновенно втянули в джип, а на ее преследователей цыкнули и недвусмысленно погрозили стволом пулемета, но опьянение безнаказанностью и пролитой кровью сыграло с мерзавцами плохую шутку. Один из них поднял свою G-3 и явно приготовился в нас стрелять, Marine Колоун автоматически нажал на гашетку пулемета, и дальше мы уже мчались под все усиливающуюся стрельбу. Хорошо еще, что эти уроды не умели метко стрелять. Мы взлетели на холм, на котором, собственно, и располагался город, и увидели внизу панораму порта, самым ярким фрагментом которой был пылающий у причала пароход.

 

В порту скопилось больше 1000 европейских гражданских специалистов и членов их семей. Учитывая то, что в прилегающей области объявили независимость и заодно джихад, все они жаждали скорейшей эвакуации. Как было уже сказано выше, корабль, на котором должны были эвакуировать беженцев, весело пылал на рейде, на окраинах города сосредотачивались толпы инсургентов, а из дружественных сил был только мой взвод с шестью пулеметами и скисшей рацией (уоки-токи не в счет).

 

 

 

У нас было плавсредство, готовое к походу, и прекрасно замаскированный катер, но туда могли поместиться только мы. Бросить на произвол судьбы женщин и детей мы не имели права. Я обрисовал парням ситуацию и сказал, что остаюсь здесь и не вправе приказывать кому-либо из них оставаться со мной, и что приказ о нашей эвакуации в силе и катер на ходу.

 

Но, к чести моих ребят, остались все. Я подсчитал наличные силы: 29 «марин», включая меня, 7 демобилизованных французских легионеров и 11 матросов с затонувшего парохода, две дюжины добровольцев из гражданского контингента. Порт во времена Второй мировой войны был перевалочной базой, и несколько десятков каменных пакгаузов, окруженных солидной стеной с башенками и прочими архитектурными излишествами прошлого века, будто сошедшими со страниц Киплинга и Буссенара, выглядели вполне солидно и пригодно для обороны.

 

Вот этот комплекс и послужил нам новым фортом Аламо. Плюс в этих пакгаузах были размещены склады с ооновской гуманитарной помощью, там же были старые казармы, в которых работали и водопровод, и канализация. Конечно, туалетов было маловато на такое количество людей, не говоря уже о душе, но лучше это, чем ничего. Кстати, половина одного из пакгаузов была забита ящиками с неплохим виски. Видимо, кто-то из чиновников ООН делал тут свой небольшой гешефт. То есть вся ситуация, помимо военной, была нормальная, а военная ситуация была следующая…

 

Больше 3000 инсургентов, состоящих из революционной гвардии, иррегулярных формирований и просто сброда, хотевшего пограбить, вооруженных, на наше счастье, только легким оружием — от «маузеров-98» и «штурмгеверов» до автоматов Калашникова и «стенов», — периодически атаковали наш периметр. У местных были три старые французские пушки, из которых они умудрились потопить несчастный пароход, но легионеры смогли захватить батарею и взорвать орудия и боекомплект.

 

На данный момент мы могли им противопоставить 23 винтовки М-16, 6 пулеметов М-60, 30 китайских автоматов Калашникова и пять жутких русских пулеметов китайского же производства с патронами 50-го калибра. Они в основном и помогали нам удержать противника на должном расстоянии, но патроны к ним кончались прямо-таки с ужасающей скоростью.

 

Французы сказали, что через 10-12 часов подойдет еще один пароход, и даже в сопровождении сторожевика, но эти часы надо было еще продержаться. А у осаждающих был один большой стимул в виде складов с гуманитарной помощью и сотен белых женщин. Все виды этих товаров здесь весьма ценились. Если они додумаются атаковать одновременно и с юга, и с запада, и с севера, то одну атаку мы точно отобьем, а вот на вторую уже может не хватить боеприпасов. Рация наша схлопотала пулю, когда мы еще только подъезжали к порту, а уоки-токи «били» практически только на несколько километров. Я посадил на старый маяк вместе со снайпером мастер-сержанта Смити, нашего «радиобога». Он там что-то смудрил из двух раций, но особого толку от этого пока не было.

 

У противника не было снайперов, и это меня очень радовало. Город находился выше порта, и с крыш некоторых зданий территория, занимаемая нами, была как на ладони, но планировка города работала и в нашу пользу. Пять прямых улиц спускались аккурат к обороняемой нами стене и легко простреливались с башенок, бельведеров и эркеров… И вот началась очередная атака. Она была с двух противоположных направлений и достаточно массированной.

 

Предыдущие неудачи кое-чему научили инсургентов, и они держали под плотным огнем наши пулеметные точки. За пять минут были ранены трое пулеметчиков, еще один убит. В эту минуту противник нанес удар по центральным воротам комплекса: они попытались выбить ворота грузовиком. Это им почти удалось. Одна створка была частично выбита, во двор хлынули десятки вооруженных фигур. Отделение капрала Вестхаймера – последний резерв обороны – отбило атаку, но потеряло трех человек раненными, в том числе одного тяжело. Стало понятно, что следующая атака может быть для нас последней: у нас было еще двое ворот, а тяжелых грузовиков в городе хватало. Нам повезло, что подошло время намаза, и мы, пользуясь передышкой и мобилизовав максимальное количество гражданских, стали баррикадировать ворота всеми подручными средствами.

 

Внезапно на мою рацию поступил вызов от Смити: «Сэр. У меня какой-то непонятный вызов, и вроде от русских. Требуют старшего. Позволите переключить на вас?». — «А почему ты решил, что это — русские?». — «Они сказали, что нас вызывает «солнечная Сибирь», а Сибирь — она вроде бы в России…». «Валяй, — сказал я и услышал в наушнике английскую речь с легким, но явно русским акцентом. «Могу я узнать, что делает United States Marine Corps на вверенной мне территории?», — последовал вопрос. «Здесь — Marine First Lieutenant Майкл Фогетти. С кем имею честь?» — в свою очередь, поинтересовался я. «Ты имеешь честь общаться, лейтенант, с тем, у кого, единственного в этой части Африки, есть танки, которые могут радикально изменить обстановку. А зовут меня «Tankist».

 

Терять мне было нечего. Я обрисовал всю ситуацию, обойдя, конечно, вопрос о нашей боевой «мощи». Русский в ответ поинтересовался, не является ли, мол, мой минорный доклад просьбой о помощи. Учитывая, что стрельба вокруг периметра поднялась с новой силой, и это явно была массированная атака осаждающих, я вспомнил старину Уинстона, сказавшего как-то, что если бы Гитлер вторгся в ад, то он, Черчилль, заключил бы союз против него с самим дьяволом, и ответил русскому утвердительно. На что последовала следующая тирада: «Отметьте позиции противника красными ракетами и ждите. Когда в зоне вашей видимости появятся танки, это и будем мы. Но предупреждаю: если последует хотя бы один выстрел по моим танкам — все то, что с вами хотят сделать местные пейзане, покажется вам нирваной по сравнению с тем, что сделаю с вами я».

 

Когда я попросил уточнить, когда именно они подойдут в зону прямой видимости, русский офицер поинтересовался, не из Техаса ли я, а получив отрицательный ответ, выразил уверенность, что я знаю, что Африка больше Техаса, и нисколько на это не обижаюсь.

 

Я приказал отметить красными ракетами скопления боевиков противника, не высовываться и не стрелять по танкам в случае, ежели они появятся. И тут грянуло. Били как минимум десяток стволов калибром не меньше 100 мм. Часть инсургентов кинулась спасаться от взрывов в нашу сторону, и мы их встретили, уже не экономя последние магазины и ленты. А в просветах между домами, на всех улицах одновременно появились силуэты танков Т-54, облепленных десантом.

 

Боевые машины неслись, как огненные колесницы. Огонь вели и турельные пулеметы, и десантники. Совсем недавно казавшееся грозным воинство осаждающих рассеялось, как дым. Десантники спрыгнули с брони и, рассыпавшись вокруг танков, стали зачищать близлежащие дома. По всему фронту их наступления раздавались короткие автоматные очереди и глухие взрывы гранат в помещениях. С крыши одного из домов внезапно ударила очередь, три танка немедленно повернули башни в сторону последнего прибежища полоумного героя джихада, и строенный залп, немедленно перешедший в строенный взрыв, лишил город одного из архитектурных излишеств.

 

Я поймал себя на мысли, что не хотел бы быть мишенью русской танковой атаки, и даже будь со мной весь батальон с подразделениями поддержки, для этих стремительных бронированных монстров с красными звездами мы не были бы серьезной преградой. И дело было вовсе не в огневой мощи русских боевых машин. Я видел в бинокль лица русских танкистов, сидевших на башнях своих танков: в этих лицах была абсолютная уверенность в победе над любым врагом. А это сильнее любого калибра.

 

Командир русских, мой ровесник, слишком высокий для танкиста, загорелый и бородатый капитан, представился неразборчивой для моего бедного слуха русской фамилией, пожал мне руку и приглашающе показал на свой танк. Мы комфортно расположились на башне, как вдруг русский офицер резко толкнул меня в сторону. Он вскочил, срывая с плеча автомат, что-то чиркнуло с шелестящим свистом, еще и еще раз. Русский дернулся, по лбу у него поползла струйка крови, но он поднял автомат и дал куда-то две коротких очереди, подхваченные четко-скуповатой очередью турельного пулемета с соседнего танка.

 

Потом извиняюще мне улыбнулся и показал на балкон таможни, выходящий на площадь перед стеной порта. Там угадывалось тело человека в грязном бурнусе и блестел ствол автоматической винтовки. Я понял, что мне только что спасли жизнь. Черноволосая девушка (кубинка, как и часть танкистов и десантников) в камуфляжном комбинезоне тем временем перевязывала моему спасителю голову, приговаривая по-испански, что «вечно сеньор капитан лезет под пули», и я в неожиданном порыве души достал из внутреннего кармана копию-дубликат своего Purple Heart, с которым никогда не расставался, как с талисманом удачи, и протянул его русскому танкисту. Он в некотором замешательстве принял неожиданный подарок, потом крикнул что-то по-русски в открытый люк своего танка. Через минуту оттуда высунулась рука, держащая огромную пластиковую кобуру с большущим пистолетом. Русский офицер улыбнулся и протянул это мне.

 

А русские танки уже развернулись вдоль стены, направив орудия на город. Три машины сквозь вновь открытые и разбаррикадированные ворота въехали на территорию порта, на броне переднего находился и я. Из пакгаузов высыпали беженцы, женщины плакали и смеялись, дети прыгали и визжали, мужчины в форме и без орали и свистели. Русский капитан наклонился ко мне и, перекрикивая шум, сказал: «Вот так, морпех. Кто ни разу не входил на танке в освобожденный город, тот не испытывал настоящего праздника души. Это тебе не с моря высаживаться». И хлопнул меня по плечу.

 

Танкистов и десантников обнимали, протягивали им какие-то презенты и бутылки, а к русскому капитану подошла девочка лет шести и, застенчиво улыбаясь, протянула ему шоколадку из гуманитарной помощи. Русский танкист подхватил ее и осторожно поднял, она обняла его рукой за шею, и меня внезапно посетило чувство дежа-вю...

 

...Я вспомнил, как несколько лет назад в туристической поездке по Западному и Восточному Берлину нам показывали русский памятник в Трептов-парке. Наша экскурсовод, пожилая немка с раздраженным лицом, показывала на огромную фигуру русского солдата со спасенным ребенком на руках и цедила презрительные фразы на плохом английском. Она говорила о том, что, мол, это все — большая коммунистическая ложь, и что кроме зла и насилия русские на землю Германии ничего не принесли.

 

Будто пелена упала с моих глаз. Передо мною стоял русский офицер со спасенным ребенком на руках. И это было реальностью, и, значит, та немка в Берлине врала, и тот русский солдат с постамента в той реальности тоже спасал ребенка. Так, может, врет и наша пропаганда о том, что русские спят и видят, как бы уничтожить Америку?.. Нет, для простого первого лейтенанта морской пехоты такие высокие материи слишком сложны. Я махнул на все это рукой и чокнулся с русским бутылкой виски, неизвестно как оказавшейся в моей руке.

 

В этот же день удалось связаться с французским пароходом, идущим сюда под эгидой ООН и приплывшим-таки в два часа ночи. До рассвета шла погрузка. Пароход отчалил от негостеприимного берега, когда солнце было уже достаточно высоко. И пока негостеприимный берег не скрылся в дымке, маленькая девочка махала платком оставшимся на берегу русским танкистам. А мастер-сержант Смити, бывший у нас записным философом, задумчиво сказал: «Никогда бы я не хотел, чтобы русские всерьез стали воевать с нами. Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут».

 

И, подумав, добавил: «Ну а пьют они так круто, как нам и не снилось. Высосать бутылку виски из горлышка — и ни в одном глазу… И ведь никто нам не поверит: скажут, что такого даже Дэви Крокетт не придумает»...

 

источник

 

 

 

Константин (Loperamid) когда-то публиковал уже эту статью на нашем форуме, но, думаю, ее стоит повторить в этой теме. В память о наших солдатах, что воевали за мир не только на своей земле, и спасали не только наших детей.

 

Вечная память нашим солдатам!