Помощь
Doctor Budach was quite obviously starving. Nevertheless,
he politely yet very definitely refused all meat dishes and devoted his
attention exclusively to the salads, pastas and desserts. He also drank a
glass of fine Estorian wine and his eyes began to sparkle again; a healthy
blush spread over his cheeks. Rumata could not swallow even a bite. He could
still see in his mind's eyes the crackling, smoking, scarlet torches; he
could still smell the odor of burnt flesh. He felt a big lump in his throat.
And thus he waited, until Doctor Budach had eaten his fill, while he,
Rumata, leaned against the window sill, conversing politely, slowly and
calmly, to avoid disturbing the guest who was enjoying his meal.
Slowly, life returned to the city. People appeared in the streets
again, voices could be heard, growing louder and louder, accompanied by the
pounding of hammers and the cracking of wood: they were knocking down the
wooden idols from the walls and the gabled roofs. A bald, fat shopkeeper
pushed a cart laden with a barrel of beer in front of him so he could sell
it later on the square for two pennies a jug. People walked arm in arm,
slapping each other on the back in a friendly fashion. Under the arched gate
across the street he could see his spy and bodyguard talking with a thin
woman. Carts passed under his window piled high with something. At first
Rumata failed to understand what kind of carts these were but then he
noticed blue-black hands and feet sticking out from under the hemp matting.
He quickly walked away from the window.
"Man's nature," said Budach while chewing leisurely, "is characterized
by his ability to adjust to everything. There is nothing in this world that
man cannot adjust to. Neither horses nor dogs possess this ability.
Presumably when God created man he considered the tortures to which he would
subject man on this earth, and therefore equipped him with a tremendous
capacity for endurance. Of course, it's difficult to say whether this is
good or bad. If man had not been endowed with such potential for patience
and suffering, then all good people would have perished long ago and only
the wicked and soulless would remain. On the other hand, tolerance and
adaptability make men dumb beasts, distinguishable from animals only on
corporal structure, even surpassing the lowly beasts in their lack of
ability to defend themselves. And each new day brings forth new horrors of
wickedness and brutality ..."
Rumata glanced over in Kyra's direction. She sat opposite Budach and
attentively listened to his words, one cheek resting on her hand. Her eyes
were filled with grief: it was obvious how sorry she felt for mankind.
"You are probably right, dear Doctor Budach," said Rumata. "But take
me, for instance. I am nothing but a simple don of high birth." Budach's
high forehead became wrinkled like a washboard and his eyes grew wide with
amazement and amusement. "I love learned people more than anything; I admire
their nobility of spirit. But on the other hand I completely fail to
understand why you, who are men of science and the sole representatives of
intellectual life and wisdom, remain so hopelessly passive? Why do you
surrender without any resistance to contempt, why do you permit yourselves
to be thrown into prisons, why do you accept your fate and let yourselves be
burnt at the stake? Why do you separate your raison d'etre -- the search for
new knowledge -- from the practical demands of life, the fight against all
evil?"
Budach pushed back his empty dish.
"You ask strange questions, Don Rumata," he said. "Oddly enough, I was
confronted with these self-same questions by the honorable Don Hug, the
duke's chamberlain. Are you acquainted with him by any chance? Yes, I
thought so . . . Indeed, the fight against evil! But what actually do we
understand by 'evil'? After all, everyone is at liberty to interpret this
concept of evil in his own way. For us, the scholars, evil lies in
ignorance; the Church, however, teaches ignorance to be bliss and that all
evil comes from knowledge. For the peasant, evil consists of high taxes and
drought; for the grain merchant, however, drought is very propitious. Slaves
see the evil embodied in the person of a drunken, hardhearted master, while
the artisans regard an avaricious moneylender as evil personified. Tell me,
then, what is the evil we are supposed to fight, Don Rumata?" He cast a
saddened glance at his interlocutor. "Evil cannot be eradicated. No man is
capable of curtailing its growth in this world. The individual might improve
his own lot, perhaps, but always only at the expense of sealing the fate of
others. And there will always be kings, who can be distinguished from one
another by the degree of their cruelty, and there will always be, too, crude
and debauched barons, the same as there will always be stupid folk, the
ignorant masses, who show delight toward their oppressors and who,
paradoxically, meet their liberators with hatred. This can all be explained
by the strange phenomenon that servants and slaves understand their masters
(even the most cruel) so much better than their liberators; for each
subjugated slave can easily picture himself in the place of his master, but
it's a rare one who can visualize himself in the role of his liberator. This
is the way of human beings, Don Rumata; this is what our world is like."
"The world undergoes constant changes. Doctor Budach," said Rumata. "We
know of a time when there were no kings at all..."
"The world cannot keep on changing forever," countered Budach, "for
nothing is forever, not even change itself . . . We do not know the laws of
completed perfection but completion will be reached some day, sooner or
later. Examine, for example, the structure of our society. How pleasant for
the eye of the beholder to regard this geometrically perfect system! Down at
the very bottom come the peasants and the artisans, above them the noblemen,
then the clergy, and finally the king. How meticulously everything has been
calculated! What steadfastness, what constancy, what harmonic order! What
change could ever occur in this cut crystal from the hand of our divine
jeweler? There is no structure in this world that is superior to a
pyramid--as any well-trained architect will confirm." He raised a finger,
punctuating each remark with a slight stab in the air. "When grain pours
from a sack, it does not spread out flat in a plane area, but will form a
so-called conical pyramid. Each little grain adheres to the next, trying to
avoid the fall to the ground. And this is the way it goes with mankind. In
their attempt to form some kind of an entity, men must cling together, and
inevitably they form a pyramid."
"Do you seriously consider this world the best of all possible worlds?"
asked Rumata astonished. "After your encounter with Don Reba, your
experiences in jail?"
"Of course not, my young friend! There are many things I do not like in
this world, I'd like to see many things changed. But what should we do? In
the eyes of the Supreme Power, perfection presents quite a different picture
than in mine. What sense would it make for a tree to complain that it is
rooted to the spot, although it would be most happy to be able to move away
in order to escape from the woodcutter's ax?"
"But if it were possible to change the decisions of the Supreme Power?"
"Only the Supreme Power itself is capable of doing so,"
"But just imagine you had divine authority to act . . ."
Budach laughed.
"If I could imagine being God, I would become God!"
"All right, suppose you had the opportunity to give God some advice?"
"You have a fertile imagination," said Budach amused. "That would be
splendid. You know the Holy Scriptures? Wonderful! I'd be happy, to carry on
a conversation with you."
"You flatter me. But still, what advice would you give the Almighty?
What, in your opinion, would the Almighty have to do so that you'd be able
to say: the world is now truly good and beautiful?"
Budach smiled approvingly, leaned comfortably back in his armchair and
folded his hands across his stomach. Full of interest and anticipation, Kyra
peered into the physician's face.
"All right then," he said, "if you so desire. I would tell the
Almighty: 'Great Creator, I do not know your plan; maybe it's simply not
your intention to make mankind good and happy. Nevertheless, I beg you: let
it happen--it would be so easy for you to accomplish--that all men have
sufficient bread, meat, and wine! Provide them with shelter and clothing,
let hunger and want disappear from the face of the earth, and all that
separates men from each other."
'That would be all?" asked Rumata.
"Does it seem too little to you?"
Rumata shook his head slowly from side to side.
"God would answer you: This would be no blessing for mankind. For the
strong of your world take away from the weak whatever I gave them and the
weak would be as poor as before."
"I would beg God to protect the poor. "Enlighten the cruel rulers,' I
would say."
"Cruelty is a mighty force. Once the rulers rid themselves of their
cruel ways they would lose their power. And other cruel men would take their
place."
Budach's friendly face grew suddenly somber.
"Then punish the cruel men," he said with determination, "and lead them
away from the path of evil, so that the strong may not be cruel to their
weaker brothers."
"It is man's nature to be weak from the moment he is born. He will only
grow strong when there is no one stronger than he is. And if the cruel ones
among the strong are punished and removed from their ranks, they will simply
be replaced by the relatively stronger ones from among the throng of the
weak. And the newly strong ones will become cruel in their turn. That would
mean that eventually all men would have to be punished, and this I do not
want to do."
"You have greater insight, Almighty Lord. Therefore arrange that
mankind will obtain all they need and thus avoid that they will rob each
other of whatever you gave them."
"This solution wouldn't be a blessing for mankind either," sighed
Rumata. "They would not reap profit from this. For if they obtain everything
from my hand without any effort on their part, they will forget what it is
to work and labor; they will lose their taste for living. As time goes on
they'll become domestic animals whom I will have to feed and clothe--and
that for all eternity."
"Don't give them everything at once!" said Budach excitedly. "Give it
to them slowly, gradually!"
"Gradually mankind will take everything they need anyhow."
Budach's smile became embarrassed.
"Now I can see that things are not quite so simple," he said. "I've
never really thought about the problems ... I believe we have discussed all
possibilities now. However," he leaned forward, "there exists still another
possibility: Ordain that mankind will love work and knowledge above all,
that work and wisdom will be regarded by them as their sole reason for
being!"
Yes, thought Rumata, we've already considered such experiments. Mass
hypno-induction, positive remoralization, exposure to hypnotic radiation
from three equatorial satellites ...
This is an alternative I might choose perhaps," he said. "But could it
be justified if I were to rob mankind of its history? Does it make sense to
replace one type of man with another? Would this not mean in the end that
one would wipe this mankind off the face of the earth and create another in
its place?"
Budach frowned and remained silent, busy with his own thoughts. From
below the windows came again the melancholy groaning of heavily laden carts.
Suddenly Budach spoke softly:
"Then, oh, Lord, remove us from the face of the earth and create us
anew, make us better men this time, more perfect beings. Or, better
still--leave us the way we are, but ordain that we can follow our own path!"
"My heart is heavy with sorrow," Rumata said slowly, "but this is not
within my power."
По-видимому, доктор Будах был очень голоден. Однако он мягко, но
решительно отказался от животной пищи и почтил своим вниманием только
салаты и пирожки с вареньем. Он выпил стакан эсторского, глаза его
заблестели, на щеках появился здоровый румянец. Румата есть не мог. Перед
глазами у него трещали и чадили багровые факелы, отовсюду несло горелым
мясом, и в горле стоял клубок величиной с кулак. Поэтому, ожидая, пока
гость насытится, он стоял у окна, ведя вежливую беседу, медлительную и
спокойную, чтобы не мешать гостю жевать.
Город постепенно оживал. На улице появились люди, голоса становились
все громче, слышался стук молотков и треск дерева - с крыш и стен сбивали
языческие изображения. Толстый лысый лавочник прокатил тележку с бочкой
пива - продавать на площади по два гроша за кружку. Горожане
приспосабливались. В подъезде напротив, ковыряя в носу, болтал с тощей
хозяйкой маленький шпион-телохранитель. Потом под окном поехали подводы,
нагруженные до второго этажа. Румата сначала не понял, что это за подводы,
а потом увидел синие и черные руки и ноги, торчащие из-под рогож, и
поспешно отошел к столу.
- Сущность человека, - неторопливо жуя, говорил Будах, - в
удивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого,
к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не
обладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался,
на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения.
Затруднительно сказать, хорошо это или плохо. Не будь у человека такого
терпения и выносливости, все добрые люди давно бы уже погибли, и на свете
остались бы злые и бездушные. С другой стороны привычка терпеть и
приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кроме
анатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности.
И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия...
Румата поглядел на Киру. Она сидела напротив Будаха и слушала, не
отрываясь, подперев щеку кулачком. Глаза у нее были грустные: видно, ей
было очень жалко людей.
- Вероятно, вы правы, почтенный Будах, - сказал Румата. - Но возьмите
меня. Вот я - простой благородный дон (у Будаха высокий лоб пошел
морщинами, глаза удивленно и весело округлились), я безмерно люблю ученых
людей, это дворянство духа. И мне невдомек, почему вы, хранители и
единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему
вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?
Почему вы отрываете смысл своей жизни - добывание знаний - от практических
потребностей жизни борьбы против зла?
Будах отодвинул от себя опустевшее блюдо из-под пирожков.
- Вы задаете странные вопросы, дон Румата, - сказал он. - Забавно,
что те же вопросы задавал мне благородный дон Гуг, постельничий нашего
герцога. Вы знакомы с ним? Я так и подумал... Борьба со злом! Но что есть
зло? Всякому вольно понимать это по-своему. Для нас, ученых, зло в
невежестве, но церковь учит, что невежество - благо, а все зло от знания.
Для землепашца зло - налоги и засухи, а для хлеботорговца засухи - добро.
Для рабов зло - это пьяный и жестокий хозяин, для ремесленника - алчный
ростовщик. Так что же есть зло, против которого надо бороться, дон Румата?
- Он грустно оглядел слушателей. - Зло неистребимо. Никакой человек не
способен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить свою
собственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. И всегда
будут короли, более или менее жестокие, бароны, более или менее дикие, и
всегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателям
и ненависть к своему освободителю. И все потому, что раб гораздо лучше
понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего
освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина,
но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя. Таковы
люди, дон Румата, и таков наш мир.
- Мир все время меняется, доктор Будах, - сказал Румата. - Мы знаем
время, когда королей не было...
- Мир не может меняться вечно, - возразил Будах, - ибо ничто не
вечно, даже перемены... Мы не знаем законов совершенства, но совершенство
рано или поздно достигается. Взгляните, например, как устроено наше
общество. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система!
Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и,
наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какой
гармонический порядок! Чему еще меняться в этом отточенном кристалле,
вышедшем из рук небесного ювелира? Нет зданий прочнее пирамидальных, это
вам скажет любой знающий архитектор. - Он поучающе поднял палец. - Зерно,
высыпаемое из мешка, не ложится ровным слоем, но образует так называемую
коническую пирамиду. Каждое зернышко цепляется за другое, стараясь не
скатиться вниз. Так же и человечество. Если оно хочет быть неким целым,
люди должны цепляться друг за друга, неизбежно образуя пирамиду.
- Неужели вы серьезно считаете этот мир совершенным? - удивился
Румата. - После встречи с доном Рэбой, после тюрьмы...
- Мой молодой друг, ну конечно же! Мне многое не нравится в мире,
многое я хотел бы видеть другим... Но что делать? В глазах высших сил
совершенство выглядит иначе, чем в моих. Какой смысл дереву сетовать, что
оно не может двигаться, хотя оно и радо было бы, наверное, бежать со всех
ног от топора дровосека.
- А что, если бы можно было изменить высшие предначертания?
- На это способны только высшие силы...
- Но все-таки, представьте себе, что вы бог...
Будах засмеялся.
- Если бы я мог представить себя богом, я бы стал им!
- Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать богу?
- У вас богатое воображение, - с удовольствием сказал Будах. - Это
хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами...
- Вы мне льстите... Но что же вы все-таки посоветовали бы
всемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы
сказали: вот теперь мир добр и хорош?..
Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил
руки на животе. Кира жадно смотрела на него.
- Что ж, - сказал он, - извольте. Я сказал бы всемогущему:
"Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать
людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть!
Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут
голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей".
- И это все? - спросил Румата.
- Вам кажется, что этого мало?
Румата покачал головой.
- Бог ответил бы вам: "Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные
вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему
останутся нищими".
- Я бы попросил бога оградить слабых, "Вразуми жестоких правителей",
сказал бы я.
- Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу,
и другие жестокие заменят их.
Будах перестал улыбаться.
- Накажи жестоких, - твердо сказал он, - чтобы неповадно было сильным
проявлять жестокость к слабым.
- Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг
никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место
займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я не
хочу этого.
- Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди
получили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.
- И это не пойдет людям на пользу, - вздохнул Румата, - ибо когда
получат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд, потеряют
вкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду
впредь кормить и одевать вечно.
Не давай им всего сразу! - горячо сказал Будах. - Давай понемногу,
постепенно!
- Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится.
Будах неловко засмеялся.
- Да, я вижу, это не так просто, - сказал он. - Я как-то не думал
раньше о таких вещах... Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, - он
подался вперед, - есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше
всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным
смыслом их жизни!
Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая
гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех
экваториальных спутниках...
- Я мог бы сделать и это, - сказал он. - Но стоит ли лишать
человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не
будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и
создать на его месте новое?
Будах, сморщив лоб, молчал, обдумывая. Румата ждал. За окном снова
тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:
- Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более
совершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
- Сердце мое полно жалости, - медленно сказал Румата. - Я не могу
этого сделать.
he politely yet very definitely refused all meat dishes and devoted his
attention exclusively to the salads, pastas and desserts. He also drank a
glass of fine Estorian wine and his eyes began to sparkle again; a healthy
blush spread over his cheeks. Rumata could not swallow even a bite. He could
still see in his mind's eyes the crackling, smoking, scarlet torches; he
could still smell the odor of burnt flesh. He felt a big lump in his throat.
And thus he waited, until Doctor Budach had eaten his fill, while he,
Rumata, leaned against the window sill, conversing politely, slowly and
calmly, to avoid disturbing the guest who was enjoying his meal.
Slowly, life returned to the city. People appeared in the streets
again, voices could be heard, growing louder and louder, accompanied by the
pounding of hammers and the cracking of wood: they were knocking down the
wooden idols from the walls and the gabled roofs. A bald, fat shopkeeper
pushed a cart laden with a barrel of beer in front of him so he could sell
it later on the square for two pennies a jug. People walked arm in arm,
slapping each other on the back in a friendly fashion. Under the arched gate
across the street he could see his spy and bodyguard talking with a thin
woman. Carts passed under his window piled high with something. At first
Rumata failed to understand what kind of carts these were but then he
noticed blue-black hands and feet sticking out from under the hemp matting.
He quickly walked away from the window.
"Man's nature," said Budach while chewing leisurely, "is characterized
by his ability to adjust to everything. There is nothing in this world that
man cannot adjust to. Neither horses nor dogs possess this ability.
Presumably when God created man he considered the tortures to which he would
subject man on this earth, and therefore equipped him with a tremendous
capacity for endurance. Of course, it's difficult to say whether this is
good or bad. If man had not been endowed with such potential for patience
and suffering, then all good people would have perished long ago and only
the wicked and soulless would remain. On the other hand, tolerance and
adaptability make men dumb beasts, distinguishable from animals only on
corporal structure, even surpassing the lowly beasts in their lack of
ability to defend themselves. And each new day brings forth new horrors of
wickedness and brutality ..."
Rumata glanced over in Kyra's direction. She sat opposite Budach and
attentively listened to his words, one cheek resting on her hand. Her eyes
were filled with grief: it was obvious how sorry she felt for mankind.
"You are probably right, dear Doctor Budach," said Rumata. "But take
me, for instance. I am nothing but a simple don of high birth." Budach's
high forehead became wrinkled like a washboard and his eyes grew wide with
amazement and amusement. "I love learned people more than anything; I admire
their nobility of spirit. But on the other hand I completely fail to
understand why you, who are men of science and the sole representatives of
intellectual life and wisdom, remain so hopelessly passive? Why do you
surrender without any resistance to contempt, why do you permit yourselves
to be thrown into prisons, why do you accept your fate and let yourselves be
burnt at the stake? Why do you separate your raison d'etre -- the search for
new knowledge -- from the practical demands of life, the fight against all
evil?"
Budach pushed back his empty dish.
"You ask strange questions, Don Rumata," he said. "Oddly enough, I was
confronted with these self-same questions by the honorable Don Hug, the
duke's chamberlain. Are you acquainted with him by any chance? Yes, I
thought so . . . Indeed, the fight against evil! But what actually do we
understand by 'evil'? After all, everyone is at liberty to interpret this
concept of evil in his own way. For us, the scholars, evil lies in
ignorance; the Church, however, teaches ignorance to be bliss and that all
evil comes from knowledge. For the peasant, evil consists of high taxes and
drought; for the grain merchant, however, drought is very propitious. Slaves
see the evil embodied in the person of a drunken, hardhearted master, while
the artisans regard an avaricious moneylender as evil personified. Tell me,
then, what is the evil we are supposed to fight, Don Rumata?" He cast a
saddened glance at his interlocutor. "Evil cannot be eradicated. No man is
capable of curtailing its growth in this world. The individual might improve
his own lot, perhaps, but always only at the expense of sealing the fate of
others. And there will always be kings, who can be distinguished from one
another by the degree of their cruelty, and there will always be, too, crude
and debauched barons, the same as there will always be stupid folk, the
ignorant masses, who show delight toward their oppressors and who,
paradoxically, meet their liberators with hatred. This can all be explained
by the strange phenomenon that servants and slaves understand their masters
(even the most cruel) so much better than their liberators; for each
subjugated slave can easily picture himself in the place of his master, but
it's a rare one who can visualize himself in the role of his liberator. This
is the way of human beings, Don Rumata; this is what our world is like."
"The world undergoes constant changes. Doctor Budach," said Rumata. "We
know of a time when there were no kings at all..."
"The world cannot keep on changing forever," countered Budach, "for
nothing is forever, not even change itself . . . We do not know the laws of
completed perfection but completion will be reached some day, sooner or
later. Examine, for example, the structure of our society. How pleasant for
the eye of the beholder to regard this geometrically perfect system! Down at
the very bottom come the peasants and the artisans, above them the noblemen,
then the clergy, and finally the king. How meticulously everything has been
calculated! What steadfastness, what constancy, what harmonic order! What
change could ever occur in this cut crystal from the hand of our divine
jeweler? There is no structure in this world that is superior to a
pyramid--as any well-trained architect will confirm." He raised a finger,
punctuating each remark with a slight stab in the air. "When grain pours
from a sack, it does not spread out flat in a plane area, but will form a
so-called conical pyramid. Each little grain adheres to the next, trying to
avoid the fall to the ground. And this is the way it goes with mankind. In
their attempt to form some kind of an entity, men must cling together, and
inevitably they form a pyramid."
"Do you seriously consider this world the best of all possible worlds?"
asked Rumata astonished. "After your encounter with Don Reba, your
experiences in jail?"
"Of course not, my young friend! There are many things I do not like in
this world, I'd like to see many things changed. But what should we do? In
the eyes of the Supreme Power, perfection presents quite a different picture
than in mine. What sense would it make for a tree to complain that it is
rooted to the spot, although it would be most happy to be able to move away
in order to escape from the woodcutter's ax?"
"But if it were possible to change the decisions of the Supreme Power?"
"Only the Supreme Power itself is capable of doing so,"
"But just imagine you had divine authority to act . . ."
Budach laughed.
"If I could imagine being God, I would become God!"
"All right, suppose you had the opportunity to give God some advice?"
"You have a fertile imagination," said Budach amused. "That would be
splendid. You know the Holy Scriptures? Wonderful! I'd be happy, to carry on
a conversation with you."
"You flatter me. But still, what advice would you give the Almighty?
What, in your opinion, would the Almighty have to do so that you'd be able
to say: the world is now truly good and beautiful?"
Budach smiled approvingly, leaned comfortably back in his armchair and
folded his hands across his stomach. Full of interest and anticipation, Kyra
peered into the physician's face.
"All right then," he said, "if you so desire. I would tell the
Almighty: 'Great Creator, I do not know your plan; maybe it's simply not
your intention to make mankind good and happy. Nevertheless, I beg you: let
it happen--it would be so easy for you to accomplish--that all men have
sufficient bread, meat, and wine! Provide them with shelter and clothing,
let hunger and want disappear from the face of the earth, and all that
separates men from each other."
'That would be all?" asked Rumata.
"Does it seem too little to you?"
Rumata shook his head slowly from side to side.
"God would answer you: This would be no blessing for mankind. For the
strong of your world take away from the weak whatever I gave them and the
weak would be as poor as before."
"I would beg God to protect the poor. "Enlighten the cruel rulers,' I
would say."
"Cruelty is a mighty force. Once the rulers rid themselves of their
cruel ways they would lose their power. And other cruel men would take their
place."
Budach's friendly face grew suddenly somber.
"Then punish the cruel men," he said with determination, "and lead them
away from the path of evil, so that the strong may not be cruel to their
weaker brothers."
"It is man's nature to be weak from the moment he is born. He will only
grow strong when there is no one stronger than he is. And if the cruel ones
among the strong are punished and removed from their ranks, they will simply
be replaced by the relatively stronger ones from among the throng of the
weak. And the newly strong ones will become cruel in their turn. That would
mean that eventually all men would have to be punished, and this I do not
want to do."
"You have greater insight, Almighty Lord. Therefore arrange that
mankind will obtain all they need and thus avoid that they will rob each
other of whatever you gave them."
"This solution wouldn't be a blessing for mankind either," sighed
Rumata. "They would not reap profit from this. For if they obtain everything
from my hand without any effort on their part, they will forget what it is
to work and labor; they will lose their taste for living. As time goes on
they'll become domestic animals whom I will have to feed and clothe--and
that for all eternity."
"Don't give them everything at once!" said Budach excitedly. "Give it
to them slowly, gradually!"
"Gradually mankind will take everything they need anyhow."
Budach's smile became embarrassed.
"Now I can see that things are not quite so simple," he said. "I've
never really thought about the problems ... I believe we have discussed all
possibilities now. However," he leaned forward, "there exists still another
possibility: Ordain that mankind will love work and knowledge above all,
that work and wisdom will be regarded by them as their sole reason for
being!"
Yes, thought Rumata, we've already considered such experiments. Mass
hypno-induction, positive remoralization, exposure to hypnotic radiation
from three equatorial satellites ...
This is an alternative I might choose perhaps," he said. "But could it
be justified if I were to rob mankind of its history? Does it make sense to
replace one type of man with another? Would this not mean in the end that
one would wipe this mankind off the face of the earth and create another in
its place?"
Budach frowned and remained silent, busy with his own thoughts. From
below the windows came again the melancholy groaning of heavily laden carts.
Suddenly Budach spoke softly:
"Then, oh, Lord, remove us from the face of the earth and create us
anew, make us better men this time, more perfect beings. Or, better
still--leave us the way we are, but ordain that we can follow our own path!"
"My heart is heavy with sorrow," Rumata said slowly, "but this is not
within my power."
По-видимому, доктор Будах был очень голоден. Однако он мягко, но
решительно отказался от животной пищи и почтил своим вниманием только
салаты и пирожки с вареньем. Он выпил стакан эсторского, глаза его
заблестели, на щеках появился здоровый румянец. Румата есть не мог. Перед
глазами у него трещали и чадили багровые факелы, отовсюду несло горелым
мясом, и в горле стоял клубок величиной с кулак. Поэтому, ожидая, пока
гость насытится, он стоял у окна, ведя вежливую беседу, медлительную и
спокойную, чтобы не мешать гостю жевать.
Город постепенно оживал. На улице появились люди, голоса становились
все громче, слышался стук молотков и треск дерева - с крыш и стен сбивали
языческие изображения. Толстый лысый лавочник прокатил тележку с бочкой
пива - продавать на площади по два гроша за кружку. Горожане
приспосабливались. В подъезде напротив, ковыряя в носу, болтал с тощей
хозяйкой маленький шпион-телохранитель. Потом под окном поехали подводы,
нагруженные до второго этажа. Румата сначала не понял, что это за подводы,
а потом увидел синие и черные руки и ноги, торчащие из-под рогож, и
поспешно отошел к столу.
- Сущность человека, - неторопливо жуя, говорил Будах, - в
удивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого,
к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не
обладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался,
на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения.
Затруднительно сказать, хорошо это или плохо. Не будь у человека такого
терпения и выносливости, все добрые люди давно бы уже погибли, и на свете
остались бы злые и бездушные. С другой стороны привычка терпеть и
приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кроме
анатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности.
И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия...
Румата поглядел на Киру. Она сидела напротив Будаха и слушала, не
отрываясь, подперев щеку кулачком. Глаза у нее были грустные: видно, ей
было очень жалко людей.
- Вероятно, вы правы, почтенный Будах, - сказал Румата. - Но возьмите
меня. Вот я - простой благородный дон (у Будаха высокий лоб пошел
морщинами, глаза удивленно и весело округлились), я безмерно люблю ученых
людей, это дворянство духа. И мне невдомек, почему вы, хранители и
единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему
вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?
Почему вы отрываете смысл своей жизни - добывание знаний - от практических
потребностей жизни борьбы против зла?
Будах отодвинул от себя опустевшее блюдо из-под пирожков.
- Вы задаете странные вопросы, дон Румата, - сказал он. - Забавно,
что те же вопросы задавал мне благородный дон Гуг, постельничий нашего
герцога. Вы знакомы с ним? Я так и подумал... Борьба со злом! Но что есть
зло? Всякому вольно понимать это по-своему. Для нас, ученых, зло в
невежестве, но церковь учит, что невежество - благо, а все зло от знания.
Для землепашца зло - налоги и засухи, а для хлеботорговца засухи - добро.
Для рабов зло - это пьяный и жестокий хозяин, для ремесленника - алчный
ростовщик. Так что же есть зло, против которого надо бороться, дон Румата?
- Он грустно оглядел слушателей. - Зло неистребимо. Никакой человек не
способен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить свою
собственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. И всегда
будут короли, более или менее жестокие, бароны, более или менее дикие, и
всегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателям
и ненависть к своему освободителю. И все потому, что раб гораздо лучше
понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего
освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина,
но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя. Таковы
люди, дон Румата, и таков наш мир.
- Мир все время меняется, доктор Будах, - сказал Румата. - Мы знаем
время, когда королей не было...
- Мир не может меняться вечно, - возразил Будах, - ибо ничто не
вечно, даже перемены... Мы не знаем законов совершенства, но совершенство
рано или поздно достигается. Взгляните, например, как устроено наше
общество. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система!
Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и,
наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какой
гармонический порядок! Чему еще меняться в этом отточенном кристалле,
вышедшем из рук небесного ювелира? Нет зданий прочнее пирамидальных, это
вам скажет любой знающий архитектор. - Он поучающе поднял палец. - Зерно,
высыпаемое из мешка, не ложится ровным слоем, но образует так называемую
коническую пирамиду. Каждое зернышко цепляется за другое, стараясь не
скатиться вниз. Так же и человечество. Если оно хочет быть неким целым,
люди должны цепляться друг за друга, неизбежно образуя пирамиду.
- Неужели вы серьезно считаете этот мир совершенным? - удивился
Румата. - После встречи с доном Рэбой, после тюрьмы...
- Мой молодой друг, ну конечно же! Мне многое не нравится в мире,
многое я хотел бы видеть другим... Но что делать? В глазах высших сил
совершенство выглядит иначе, чем в моих. Какой смысл дереву сетовать, что
оно не может двигаться, хотя оно и радо было бы, наверное, бежать со всех
ног от топора дровосека.
- А что, если бы можно было изменить высшие предначертания?
- На это способны только высшие силы...
- Но все-таки, представьте себе, что вы бог...
Будах засмеялся.
- Если бы я мог представить себя богом, я бы стал им!
- Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать богу?
- У вас богатое воображение, - с удовольствием сказал Будах. - Это
хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами...
- Вы мне льстите... Но что же вы все-таки посоветовали бы
всемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы
сказали: вот теперь мир добр и хорош?..
Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил
руки на животе. Кира жадно смотрела на него.
- Что ж, - сказал он, - извольте. Я сказал бы всемогущему:
"Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать
людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть!
Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут
голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей".
- И это все? - спросил Румата.
- Вам кажется, что этого мало?
Румата покачал головой.
- Бог ответил бы вам: "Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные
вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему
останутся нищими".
- Я бы попросил бога оградить слабых, "Вразуми жестоких правителей",
сказал бы я.
- Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу,
и другие жестокие заменят их.
Будах перестал улыбаться.
- Накажи жестоких, - твердо сказал он, - чтобы неповадно было сильным
проявлять жестокость к слабым.
- Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг
никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место
займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я не
хочу этого.
- Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди
получили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.
- И это не пойдет людям на пользу, - вздохнул Румата, - ибо когда
получат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд, потеряют
вкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду
впредь кормить и одевать вечно.
Не давай им всего сразу! - горячо сказал Будах. - Давай понемногу,
постепенно!
- Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится.
Будах неловко засмеялся.
- Да, я вижу, это не так просто, - сказал он. - Я как-то не думал
раньше о таких вещах... Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, - он
подался вперед, - есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше
всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным
смыслом их жизни!
Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая
гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех
экваториальных спутниках...
- Я мог бы сделать и это, - сказал он. - Но стоит ли лишать
человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не
будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и
создать на его месте новое?
Будах, сморщив лоб, молчал, обдумывая. Румата ждал. За окном снова
тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:
- Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более
совершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
- Сердце мое полно жалости, - медленно сказал Румата. - Я не могу
этого сделать.
